Не Вал, а Вэл. А вал — девятый
В общем-то, для Aerdin, без которой этого бы, наверное, не было, ибо её «хочу брэдоран!» в скайпе меня всегда как-то подстёгивает, штоле.
СайдБ или пост-СайдБ, одно точно: Фудзимия в КБ. Много люто-бешеного тяжёлого флаффа и полумистических загонов одного конкретного Оракула.
486 слов, романс, смерть мира, в смысле peace deathАя входит медленно, не сняв ни перчатки, ни мокрый насквозь плащ. Зато обувь, по многолетней привычке, явно сбросил у самого порога, только войдя в квартиру. Смотрит сквозь Кроуфорда, доходит до дивана и садится прямо на ковёр, откидывая голову на сиденье, и сильно вздрагивает, когда Брэд вплетает пальцы ему в волосы.
Кроуфорду часто хочется задать ворох ненужных и заведомо риторических вопросов. К примеру — «зачем ты столько ухватил, в конце концов?». Или вовсе — «кто оценит то, что ты взвалил на себя такое количество?». И всё в таком же духе. Ая не ответит на первый и все ему подобные, а на второй, правда, может бормотнуть что-то вроде «мне это не нужно». Ещё и удивится.
От него фонит усталостью, фонит так, что у Брэда резко и неожиданно начинают слипаться глаза. Он несколько раз с силой зажмуривается, прогоняя это неприемлемое сейчас состояние, потом наклоняется, подхватывая Аю под плечи, и тянет на диван.
Фудзимия не сопротивляется, но и не помогает, почти покорно принимая все действия, и внутри что-то сухо трещит — то ли ветки в костре раздражения, то ли нечто такое, чему и названия не дать, такое, что заставляет душу срываться на горькую, тянущую, режущую нежность.
Аю приходится делить с миром — ни больше, ни меньше. И как, как смириться с тем, что он, вот такой — прильнувший к плечу, уткнувшийся лбом в ладонь, только что гладившую по щеке, бессильно уронивший руку Брэду на колено, почти раскрывшийся, почти отбросивший все внутренние и внешние замки — не будет принадлежать полностью, никогда и ни за что?
Просить Кроуфорд не умел, тем более у каких-то высших сфер — и отвоёвывал часть за частью. Шаг за шагом, по миллиметру, с тем, чтобы когда-нибудь забрать себе хотя бы треть. Больше не выйдет. Делить Аю необязательно всем заинтересованным лицам и высшим структурам: он никуда не денется, просто потому, что выбрал себе это, как думает, сам. Карма не отпустит его до самой смерти, команде он отдаёт себя без остатка, когда может себе позволить, то есть — вне миссий, а Кроуфорд… тут сложно, очень сложно: вроде и сам не против, но точит что-то глупое и странное, и иногда коротко, резко душит паника отказа от того, что есть сейчас.
Ая приходит, когда вздумается, и каждый раз… не то, чтобы «как первый», но новый, даже если у них снова — беззлобная перепалка, секс, переплетённые пальцы, выбивающее из лёгких воздух прикосновение виска к плечу. Что угодно.
Сумерки безжалостной сиренью вталкивают в окна вечер, от оранжевого света торшера болят глаза, и тупая ноющая злоба клокочет внутри: что-то неправильно, и надо встать, выключить свет, снять с Аи плащ, перчатки, увести за собой, влить в горло чашку чая, хоть силой, стиснуть до синяков…
— Я до воскресенья, — едва слышный шелест коротким теплом охватывает запястье. — И выключи мобильник. Мобильники.
Брэд жмурится, обнимая за плечи и прижимая к себе накрепко. К чёрту, что плащ мокрый, и рубашка уже леденеет, прилипая к телу. Слишком ценно мгновение.
Ая отключается минут через пятнадцать — уже в кровати, соизволив всё же встать и раздеться.
Телефоны лежат на тумбочке мёртвым спящим грузом.
UPD: все претензии не ко мне *косит глазом*. ОНО выросло в цикл, и это, к-ся, ещё не конец.
Уваж. адм., если я, добавив данные в пост и подняв его, что-то нарушил, прошу дать мне по шапке и пнуть исправлять. Исправлю.
545 слов, романсовый почти-ангсД, дар Кроуфорда, «Аечка/мозг окружающих, нонкон, нц-21» © AerdinОн почти выронил из рук телефон, так и не вызвав такси. Зелёный циферблат часов показывал что-то около половины второго ночи. Забыли о времени. Оставаться на ночь Фудзимия не планировал.
Ссутулился сильнее обычного, вцепился пальцами в собственный лоб и вздрогнул. Раз, другой, третий…
И резко повернулся, швыряя тело на грудь, стоило только стиснуть ладонями плечи.
Кроуфорд уже был готов сам вызывать ему такси — после полбутылки виски Ая мыслил явно в какой-то другой плоскости. Чем-то иным его бессвязное «нельзя» и «хватит» Брэд объяснить не мог и даже не пытался. И одеревеневшую спину под рукой. И полное отсутствие реакции на прикосновения — к щеке, к волосам, к затылку, к шее…
Ая приходил, когда вздумается, уходил чётко по графику — «в пять двадцать», «без двадцати одиннадцать» — причём именно выходил из квартиры в это время, а не поднимался с кровати и собирался, нет: сборы у него начинались минут за десять до выхода. И всегда успевал. Ровно, секунда в секунду. И никакой дар не мог предупредить, и не существовало ни единой линии, ведущей к какому-либо иному результату.
Раньше казалось, что Фудзимию можно предсказать, просчитать его действия безо всякого дара. Теперь он выкидывал такие фортели, что офигевали оба. Что сам Брэд, что его предвиденье.
Линии вероятностей, обрываемые любым неосторожным движением, опутывали, щекотали острыми кончиками обрывков, стягивали горло и грудную клетку, дышать было всё тяжелее — с каждой такой оборванной нитью, с каждым мотком, с каждой раздражающей щекоткой.
А сейчас Ая рухнул на подушки, увлекая за собой, вцепляясь намертво. И замер, дыша в шею.
Дар услужливо швырнул картинку из фантастических: Ая, повернувшийся спиной — открытый, доверившийся — засыпающий, бездумно трётся щекой о плечо, на котором лежит. Устало хмыкает в ответ на движение пальцев по бедру, упрямо перехватывает руку за запястье, перекидывает через талию, бормочет что-то вроде «рядом», откуда-то всплывает слово «будь», хриплый выдох — звуки в видениях никогда не складывались в единое целое, не поддавались систематизации и не шли в строгом порядке.
Вот такой: картинка расплывшимися штрихами под напором дара, близкий, дурманящий неизведанной — и ведь Кроуфорд раньше думал, ненужной! — сферой жизни, неизвестными доселе эмоциями, наконец-то позволивший себе хотеть, сумевший смириться с этим «это моё, это для меня», сумевший сказать себе «мне это можно».
Это — видение. Не фантазия. Но точно так же, как в голове стучит полное отсутствие других вероятностей, точно с той же чёткостью ощущения разрывающихся старых нитей, измученное сознание точит мысль о невозможности подобного исхода.
Ая мучительно стонет, когда Брэд подгребает его к себе — одной рукой, всего, насколько хватает сил, обнимает, вышибая воздух — и смеётся в ключицу непонятным, неопознанным смехом.
У него потерянное, страшное в неясности выражения лицо — сведённые брови, чуть подрагивающие губы, сонные и испуганные глаза. Вечно вскинутый упрямо подбородок сейчас чуть ли не трясётся, и Кроуфорд впивается поцелуем — мягко, нежно, но ни на секунду не оторваться, не пускать, хватит, нельзя — вот уж действительно.
И хочется нести какую-то идиотскую чепуху, о которой когда-то с хохотом рассказывал Шульдих, вычитав в чужих сознаниях — что-то вроде «тише», «я здесь», «с тобой».
Тишина неожиданно не оглушает, наоборот — ложится вокруг мягкой пеленой, укутывает обоих. Ая медленно выдыхает, резко смотрит прямо в глаза. И, видимо, выхватывает что-то, в чём Брэд сам себе не отдаёт отчёта: неожиданно коротко улыбается — осторожно, почти нежно — устраивается на плече, поворачивается спиной и со всей дури прижимается к груди.
Что он бормочет, Брэд уже не слушает.
Сковывавшие его обрывки старых линий исчезают за секунду, сгорая в тепле тела рядом.
547 слов, Кроуфорд и Кэн, брэдоран на фоне, матЧерез окно магазина Аю за прилавком не видно. И в зале — тоже. В магазине четыре человека, и это даже напомнило бы, наверное, «старые добрые времена», если бы там мелькала всё же та самая, единственная в своём роде красная башка.
Кроуфорд прищуривается, пытаясь разглядеть что-то — и пропускает момент, когда дверь магазина хлопает, рядом шаркают подошвы кроссовок, а знакомый голос с усмешкой выдаёт:
— Он щас на доставке. Будет к вечеру. Ты совсем ебанулся, что притащился в Винчестер?
Короткой тусклой вспышкой в голове мелькает вялое удивление — не тому, что Хидака освоил язык, а тому, как легко и непринуждённо он матерится на неродном.
Хидака вышел без фартука, в расстёгнутой куртке. На немой вопрос только хмыкает:
— Он как-то оставил мобильный на прилавке, ушёл на кухню, а ты ему позвонил. Я случайно увидел. А то, что он тем же вечером спешно собирается и сваливает в неизвестном направлении, чтоб вернуться только назавтра к ночи — это, ты уж извини за откровенность, не совпадение.
Ая записал его номер в телефонную книгу? Изумительно. И интересно, как: по старой памяти, «Тварь Тьмы»?
Хидака неожиданно фыркает, но как-то невесело. Проходит мимо, чуть задев плечом, и оборачивается:
— Пошли. В магазин я тебя не пущу, извини уж, но не зря ж ты сюда тащился.
На его лице прямо-таки жирным капслоком написано нехорошее понимание, и Кроуфорд делает шаг вслед.
В баре за углом — тусклое освещение, стаканы кажутся пыльными, а бармен молчалив, что не может не радовать.
Хидака естественным, словно делает это каждую неделю, жестом подвигает к Кроуфорду стакан с виски и откидывается на спинку барного стула, потягивая пиво.
— Нихрена не понятно, да?
Кроуфорд трёт переносицу и отстранённо отмечает, что совершенно не в состоянии удивляться идиотизму ситуации. Будто и правда — не впервой ему сидеть вот так: в Винчестере, в дешёвой забегаловке. С Хидакой. Абсурд.
Он глотает виски залпом и переводит дух. Здешний алкоголь нельзя назвать отвратительным, но вот так резко, наверное, не стоило: аж слёзы выступили.
Хидака подпирает голову кулаком и грустно усмехается.
— Не удивляйся. Если он там для себя что-то решил, то выковырять его из этого решения ты не сможешь. А когда до него самого дойдёт, что решение можно и нужно менять, и что надо бы уже как-то по-другому… короче, огребёшь по полной, гарантию даю. А когда он даст упасть и отдышаться, смотри держи, чтоб по новой не сразу начал.
Повинуясь жесту, бармен ловко цедит в стакан вторую порцию. Хидака смотрит из-под чёлки — серьёзно и жёстко, с откровенным, не желающим уходить пониманием.
Почему-то осознание того, что происходящее сейчас с Кроуфордом он понимает лучше самого Кроуфорда, даже не бьёт по самолюбию. С такой материей, как Фудзимия и его выходки, речи быть не может — ни о понимании, ни о самолюбии.
— Пей давай, — Кэн бесцеремонно хватает его стакан, аккуратно принюхивается к жидкости внутри, хмыкает и суёт в руку. Ухмылка у него дружелюбная и даже тёплая. — И запасись… я даже не знаю, чем. Терпение тут не в кассу, а просто наблюдать — хуёво, откровенно говоря. Подожди просто. Он себя перекуёт, и вот тогда, если до того выдержишь, станет уже сильно лучше. Цель — она, знаешь ли…
Он не договаривает, коротко и не без аккуратности похлопывает Кроуфорда по плечу и салютует кружкой.
Через какое-то время у него трещит мобильник, и после короткого разговора, довольно хмыкнув, Кэн кивает Кроуфорду на дверь бара.
— Он устал и заебался. Иди и утащи отдыхать, я уже затрахался этим заниматься.
Ответную ухмылку Кроуфорд не сдерживает.
СайдБ или пост-СайдБ, одно точно: Фудзимия в КБ. Много люто-бешеного тяжёлого флаффа и полумистических загонов одного конкретного Оракула.
486 слов, романс, смерть мира, в смысле peace deathАя входит медленно, не сняв ни перчатки, ни мокрый насквозь плащ. Зато обувь, по многолетней привычке, явно сбросил у самого порога, только войдя в квартиру. Смотрит сквозь Кроуфорда, доходит до дивана и садится прямо на ковёр, откидывая голову на сиденье, и сильно вздрагивает, когда Брэд вплетает пальцы ему в волосы.
Кроуфорду часто хочется задать ворох ненужных и заведомо риторических вопросов. К примеру — «зачем ты столько ухватил, в конце концов?». Или вовсе — «кто оценит то, что ты взвалил на себя такое количество?». И всё в таком же духе. Ая не ответит на первый и все ему подобные, а на второй, правда, может бормотнуть что-то вроде «мне это не нужно». Ещё и удивится.
От него фонит усталостью, фонит так, что у Брэда резко и неожиданно начинают слипаться глаза. Он несколько раз с силой зажмуривается, прогоняя это неприемлемое сейчас состояние, потом наклоняется, подхватывая Аю под плечи, и тянет на диван.
Фудзимия не сопротивляется, но и не помогает, почти покорно принимая все действия, и внутри что-то сухо трещит — то ли ветки в костре раздражения, то ли нечто такое, чему и названия не дать, такое, что заставляет душу срываться на горькую, тянущую, режущую нежность.
Аю приходится делить с миром — ни больше, ни меньше. И как, как смириться с тем, что он, вот такой — прильнувший к плечу, уткнувшийся лбом в ладонь, только что гладившую по щеке, бессильно уронивший руку Брэду на колено, почти раскрывшийся, почти отбросивший все внутренние и внешние замки — не будет принадлежать полностью, никогда и ни за что?
Просить Кроуфорд не умел, тем более у каких-то высших сфер — и отвоёвывал часть за частью. Шаг за шагом, по миллиметру, с тем, чтобы когда-нибудь забрать себе хотя бы треть. Больше не выйдет. Делить Аю необязательно всем заинтересованным лицам и высшим структурам: он никуда не денется, просто потому, что выбрал себе это, как думает, сам. Карма не отпустит его до самой смерти, команде он отдаёт себя без остатка, когда может себе позволить, то есть — вне миссий, а Кроуфорд… тут сложно, очень сложно: вроде и сам не против, но точит что-то глупое и странное, и иногда коротко, резко душит паника отказа от того, что есть сейчас.
Ая приходит, когда вздумается, и каждый раз… не то, чтобы «как первый», но новый, даже если у них снова — беззлобная перепалка, секс, переплетённые пальцы, выбивающее из лёгких воздух прикосновение виска к плечу. Что угодно.
Сумерки безжалостной сиренью вталкивают в окна вечер, от оранжевого света торшера болят глаза, и тупая ноющая злоба клокочет внутри: что-то неправильно, и надо встать, выключить свет, снять с Аи плащ, перчатки, увести за собой, влить в горло чашку чая, хоть силой, стиснуть до синяков…
— Я до воскресенья, — едва слышный шелест коротким теплом охватывает запястье. — И выключи мобильник. Мобильники.
Брэд жмурится, обнимая за плечи и прижимая к себе накрепко. К чёрту, что плащ мокрый, и рубашка уже леденеет, прилипая к телу. Слишком ценно мгновение.
Ая отключается минут через пятнадцать — уже в кровати, соизволив всё же встать и раздеться.
Телефоны лежат на тумбочке мёртвым спящим грузом.
UPD: все претензии не ко мне *косит глазом*. ОНО выросло в цикл, и это, к-ся, ещё не конец.
Уваж. адм., если я, добавив данные в пост и подняв его, что-то нарушил, прошу дать мне по шапке и пнуть исправлять. Исправлю.
545 слов, романсовый почти-ангсД, дар Кроуфорда, «Аечка/мозг окружающих, нонкон, нц-21» © AerdinОн почти выронил из рук телефон, так и не вызвав такси. Зелёный циферблат часов показывал что-то около половины второго ночи. Забыли о времени. Оставаться на ночь Фудзимия не планировал.
Ссутулился сильнее обычного, вцепился пальцами в собственный лоб и вздрогнул. Раз, другой, третий…
И резко повернулся, швыряя тело на грудь, стоило только стиснуть ладонями плечи.
Кроуфорд уже был готов сам вызывать ему такси — после полбутылки виски Ая мыслил явно в какой-то другой плоскости. Чем-то иным его бессвязное «нельзя» и «хватит» Брэд объяснить не мог и даже не пытался. И одеревеневшую спину под рукой. И полное отсутствие реакции на прикосновения — к щеке, к волосам, к затылку, к шее…
Ая приходил, когда вздумается, уходил чётко по графику — «в пять двадцать», «без двадцати одиннадцать» — причём именно выходил из квартиры в это время, а не поднимался с кровати и собирался, нет: сборы у него начинались минут за десять до выхода. И всегда успевал. Ровно, секунда в секунду. И никакой дар не мог предупредить, и не существовало ни единой линии, ведущей к какому-либо иному результату.
Раньше казалось, что Фудзимию можно предсказать, просчитать его действия безо всякого дара. Теперь он выкидывал такие фортели, что офигевали оба. Что сам Брэд, что его предвиденье.
Линии вероятностей, обрываемые любым неосторожным движением, опутывали, щекотали острыми кончиками обрывков, стягивали горло и грудную клетку, дышать было всё тяжелее — с каждой такой оборванной нитью, с каждым мотком, с каждой раздражающей щекоткой.
А сейчас Ая рухнул на подушки, увлекая за собой, вцепляясь намертво. И замер, дыша в шею.
Дар услужливо швырнул картинку из фантастических: Ая, повернувшийся спиной — открытый, доверившийся — засыпающий, бездумно трётся щекой о плечо, на котором лежит. Устало хмыкает в ответ на движение пальцев по бедру, упрямо перехватывает руку за запястье, перекидывает через талию, бормочет что-то вроде «рядом», откуда-то всплывает слово «будь», хриплый выдох — звуки в видениях никогда не складывались в единое целое, не поддавались систематизации и не шли в строгом порядке.
Вот такой: картинка расплывшимися штрихами под напором дара, близкий, дурманящий неизведанной — и ведь Кроуфорд раньше думал, ненужной! — сферой жизни, неизвестными доселе эмоциями, наконец-то позволивший себе хотеть, сумевший смириться с этим «это моё, это для меня», сумевший сказать себе «мне это можно».
Это — видение. Не фантазия. Но точно так же, как в голове стучит полное отсутствие других вероятностей, точно с той же чёткостью ощущения разрывающихся старых нитей, измученное сознание точит мысль о невозможности подобного исхода.
Ая мучительно стонет, когда Брэд подгребает его к себе — одной рукой, всего, насколько хватает сил, обнимает, вышибая воздух — и смеётся в ключицу непонятным, неопознанным смехом.
У него потерянное, страшное в неясности выражения лицо — сведённые брови, чуть подрагивающие губы, сонные и испуганные глаза. Вечно вскинутый упрямо подбородок сейчас чуть ли не трясётся, и Кроуфорд впивается поцелуем — мягко, нежно, но ни на секунду не оторваться, не пускать, хватит, нельзя — вот уж действительно.
И хочется нести какую-то идиотскую чепуху, о которой когда-то с хохотом рассказывал Шульдих, вычитав в чужих сознаниях — что-то вроде «тише», «я здесь», «с тобой».
Тишина неожиданно не оглушает, наоборот — ложится вокруг мягкой пеленой, укутывает обоих. Ая медленно выдыхает, резко смотрит прямо в глаза. И, видимо, выхватывает что-то, в чём Брэд сам себе не отдаёт отчёта: неожиданно коротко улыбается — осторожно, почти нежно — устраивается на плече, поворачивается спиной и со всей дури прижимается к груди.
Что он бормочет, Брэд уже не слушает.
Сковывавшие его обрывки старых линий исчезают за секунду, сгорая в тепле тела рядом.
547 слов, Кроуфорд и Кэн, брэдоран на фоне, матЧерез окно магазина Аю за прилавком не видно. И в зале — тоже. В магазине четыре человека, и это даже напомнило бы, наверное, «старые добрые времена», если бы там мелькала всё же та самая, единственная в своём роде красная башка.
Кроуфорд прищуривается, пытаясь разглядеть что-то — и пропускает момент, когда дверь магазина хлопает, рядом шаркают подошвы кроссовок, а знакомый голос с усмешкой выдаёт:
— Он щас на доставке. Будет к вечеру. Ты совсем ебанулся, что притащился в Винчестер?
Короткой тусклой вспышкой в голове мелькает вялое удивление — не тому, что Хидака освоил язык, а тому, как легко и непринуждённо он матерится на неродном.
Хидака вышел без фартука, в расстёгнутой куртке. На немой вопрос только хмыкает:
— Он как-то оставил мобильный на прилавке, ушёл на кухню, а ты ему позвонил. Я случайно увидел. А то, что он тем же вечером спешно собирается и сваливает в неизвестном направлении, чтоб вернуться только назавтра к ночи — это, ты уж извини за откровенность, не совпадение.
Ая записал его номер в телефонную книгу? Изумительно. И интересно, как: по старой памяти, «Тварь Тьмы»?
Хидака неожиданно фыркает, но как-то невесело. Проходит мимо, чуть задев плечом, и оборачивается:
— Пошли. В магазин я тебя не пущу, извини уж, но не зря ж ты сюда тащился.
На его лице прямо-таки жирным капслоком написано нехорошее понимание, и Кроуфорд делает шаг вслед.
В баре за углом — тусклое освещение, стаканы кажутся пыльными, а бармен молчалив, что не может не радовать.
Хидака естественным, словно делает это каждую неделю, жестом подвигает к Кроуфорду стакан с виски и откидывается на спинку барного стула, потягивая пиво.
— Нихрена не понятно, да?
Кроуфорд трёт переносицу и отстранённо отмечает, что совершенно не в состоянии удивляться идиотизму ситуации. Будто и правда — не впервой ему сидеть вот так: в Винчестере, в дешёвой забегаловке. С Хидакой. Абсурд.
Он глотает виски залпом и переводит дух. Здешний алкоголь нельзя назвать отвратительным, но вот так резко, наверное, не стоило: аж слёзы выступили.
Хидака подпирает голову кулаком и грустно усмехается.
— Не удивляйся. Если он там для себя что-то решил, то выковырять его из этого решения ты не сможешь. А когда до него самого дойдёт, что решение можно и нужно менять, и что надо бы уже как-то по-другому… короче, огребёшь по полной, гарантию даю. А когда он даст упасть и отдышаться, смотри держи, чтоб по новой не сразу начал.
Повинуясь жесту, бармен ловко цедит в стакан вторую порцию. Хидака смотрит из-под чёлки — серьёзно и жёстко, с откровенным, не желающим уходить пониманием.
Почему-то осознание того, что происходящее сейчас с Кроуфордом он понимает лучше самого Кроуфорда, даже не бьёт по самолюбию. С такой материей, как Фудзимия и его выходки, речи быть не может — ни о понимании, ни о самолюбии.
— Пей давай, — Кэн бесцеремонно хватает его стакан, аккуратно принюхивается к жидкости внутри, хмыкает и суёт в руку. Ухмылка у него дружелюбная и даже тёплая. — И запасись… я даже не знаю, чем. Терпение тут не в кассу, а просто наблюдать — хуёво, откровенно говоря. Подожди просто. Он себя перекуёт, и вот тогда, если до того выдержишь, станет уже сильно лучше. Цель — она, знаешь ли…
Он не договаривает, коротко и не без аккуратности похлопывает Кроуфорда по плечу и салютует кружкой.
Через какое-то время у него трещит мобильник, и после короткого разговора, довольно хмыкнув, Кэн кивает Кроуфорду на дверь бара.
— Он устал и заебался. Иди и утащи отдыхать, я уже затрахался этим заниматься.
Ответную ухмылку Кроуфорд не сдерживает.
-
-
01.12.2012 в 10:48-
-
01.12.2012 в 17:12-
-
03.12.2012 в 00:11Вам спасибо ))
Aerdin
-
-
04.12.2012 в 23:44-
-
04.12.2012 в 23:47Ой, как мне-то хорошо от этих комментариев!
-
-
05.12.2012 в 00:30Ызарга, да-да