Не Вал, а Вэл. А вал — девятый
Предисловие, шапка и эпиграф Саяки сказал: «А напиши мне драббл». Драббл — первый кусочек данного фика — я ему написал. Скинул. И у нас после этого как-то совместно по этому поводу взорвался мозг.
То есть, он завопил: «Исчо, исчо, исчо!», я офигел, но «исчо» сделал. И ещё «исчо». И так далее.
Короче говоря: спасибо Саю за эту его заявку, она успешно скушала мне мозг, и в итоге родилось ЭТО.
Название: «Вдыхая друг друга»
Автор: Дрей
Бета: Саяки
Фандом: Weiss Kreuz
Дисклаймер: герои и мир принадлежат тому, кому они принадлежат. Фудзимия с Кроуфордом принадлежат друг другу, и упаси вас и нас мрзд туда соваться. Название стырено из песни, к-рая идёт эпиграфом, так что вообще всё не моё, а что делать
Таймлайн: пост-СайдБ, судя по всему
Категория: слэш
Пейринг: Кроуфорд/Ран
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, в некоторые моменты переходящий во флафф
Предупреждения: вероятно, это AU. Много-много лет спустя. Героям много лет, основательно, что называется, «за сорок». Фудзимию здесь называют Раном, потому что так пожелал заказчик. Ещё заказчик пожелал опен-энд, но, боюсь, такого зверя я тут не вырастил, так что, может, для кого-то ещё одно предупреждение: конкретный такой ХЭ. Обоснуй традиционно сдох и разлагается, я даже информацию про подобные пансионы не гуглил; как товарищи дошли до жизни такой, объяснить не могут ни заказчик, ни автор. Это так, сборник нерейтинговых кинков. Извините
Примечания: для Саяки на заявку «Кроуфорд и Ран, встреча в возрасте лет эдак шестидесяти, в доме престарелых, беззлобные перепалки, совместные посиделки на веранде в креслах». Остались от заявки в итоге рожки да ножки. Упс
Размер: ~ 31 тыс. зсп
ЧитатьПервое, что бросается в глаза — рука на круглом набалдашнике пижонской трости. Слегка выпирающие вены, узловатые суставы, трещинки на ногтях.
Ран поднимает глаза от книги и недоуменно смотрит на остановившегося перед его креслом Кроуфорда. Седые волосы аккуратно подстрижены, морщин немного, и ярче выражены те, что вокруг губ, нежели складки на лбу. Оно и понятно: ухмылялся он за всю жизнь явно чаще, чем озадаченно хмурился. На носу пенсне, и Фудзимия усмехается: очки были, монокль был... а это — что, следование лозунгу «попробуй всё»?
Кроуфорд опирается на свою трость, притом довольно тяжело, и Ран не может удержаться:
— Артрит — болезнь века, — впрочем, шутка звучит так себе, с минимумом яда в голосе и почти сочувственно. — Садись.
Кроуфорд хмыкает, берёт с подлокотника кресла плед, невозмутимо набрасывает его Рану на колени и, не обращая внимания на обалдевший взгляд, опускается в соседнее кресло, тоже укрывая ноги. Прислоняет трость к подлокотнику, потирает переносицу под пенсне и возвращает подначку:
— Радикулит идёт туда же. А ты приватизировал эту веранду, коль так любезно предлагаешь мне сесть?
Фудзимия сдерживает вздох и опускает книгу на плед. Пророком быть не надо, чтобы понимать: в ближайшее время спокойно почитать не удастся.
— Конечно, — почти равнодушно, но с легчайшей нотой тепла, удерживать которую и не получается, и смысла нет. — Не будь она лично моей, ты бы тут так и стоял, как же иначе.
— В таком случае, — Кроуфорд прижимает ладонь к груди в шутливом полупоклоне, — прими мою искреннюю благодарность.
Вопросы типа «откуда?», «как?», «почему?» и «тебе что, захотелось отдохнуть, и ты выбрал столь феерический способ?» бессмысленны и не нужны.
— Принято, — Ран осторожно прогибается в спине, стараясь не морщиться от стрельнувшей боли, опускает руки на обложку книги и прикрывает глаза.
Кроуфорд молчит, но у Фудзимии ни на секунду не возникает мысль вернуться к чтению.
Стук трости заставляет его приподнять ресницы. Кроуфорд стоит рядом с его креслом, опираясь на спинку. И едва заметно улыбается. Абсолютно незнакомо.
— У нас с тобой будет достаточно времени на разговоры.
Когда дверь за спиной тихо закрывается, Ран поднимает книгу и прикрывает ей лицо.
Собственная улыбка кажется одновременно и глупой, и донельзя оправданной.
***
В следующий раз они сталкиваются в холле второго жилого этажа. Точнее, как сталкиваются — Кроуфорд, простучав тростью по коридору, входит в холл — с почти прямой спиной, невозмутимый и спокойный, и ставит на журнальный столик перед креслом Рана коробку-доску с шахматами.
Фудзимия едва не давится чаем, восстанавливает дыхание и только бормочет:
— Я похож на идиота — играть с пророком?
Кроуфорд ухмыляется — чёрт, иногда Рану приходит в голову, что этот и умрёт с ухмылкой, и хоронить его будут, нарисовав гримом ухмылку на лице, потому что это будет отдельным пунктом оговорено в его завещании.
Мерзкие мысли. Не хочется сейчас...
— Обещаю не подсматривать, — Кроуфорд садится в кресло напротив, прислоняет трость — как тогда, на веранде — и аккуратно вытаскивает фигуры. — Ты играешь белыми.
Ран не может удержаться от смешка.
— По старой памяти? И я должен тебе верить?
Пенсне коротко блестит под светом электрических ламп.
— Ты хочешь поиграть. Придётся.
Мысль «чёртова американская пифия» оформляется в голове с явным оттенком непонятной нежности.
Спустя два часа и четыре проигранные партии Ран, спохватившись, тянется к чашке давно остывшего чая и даже не удивляется, почувствовав пальцы Кроуфорда на тыльной стороне ладони.
— Зачем тебе эта холодная дрянь?
Приходится признать, что и впрямь незачем. И ещё — замереть от осознания того, что пальцы никуда не деваются.
Ран поднимает голову, смотрит из-под чёлки. Пенсне Кроуфорда сползло на самый кончик носа, и взгляд глаза в глаза не натыкается ни на какие барьеры.
Магнетизм.
Тот самый, который останавливает время, от которого застываешь, и единственным, что имеет значение, становятся зрачки напротив.
Не отводя взгляда, Кроуфорд слепо тянется куда-то к прикреплённой на стене кнопке вызова персонала. Не нажимает.
— Попроси новый. Если хочешь.
Ран медленно втягивает воздух. Поворачивает ладонь и несильно сжимает чужие пальцы. Он сидит, слегка сгорбившись, но о боли в спине даже не думает. И не чувствует.
— Не хочу.
Рука Кроуфорда медленно скользит прочь от кнопки. Разворачивает доску белыми фигурами к себе. Двигает пешку на две клетки вперёд.
— Твой ход, Фудзимия.
...Ответный ход Ран делает минуты через полторы, когда глаза устают, когда Кроуфорд моргает, и зрительный контакт прерывается.
Однако руки они разнимают ещё через какое-то время — чтобы поймать укатившуюся белую ладью.
***
Кроуфорд сидит в холле, в самом углу, под торшером, спрятавшись за газетой. Рану его узнать легко: по рукам, по привычно приставленной к подлокотнику трости... по ногам, вытянутым и расслабленным, насколько возможно. И крайне нетрудно догадаться, что он морщится. На улице ливень, давление скачет, «сожители», как оба мысленно называют остальных обитателей дома, разошлись по комнатам и тихо страдают под одеялами, а у Кроуфорда...
Что там у Кроуфорда, Ран не додумывает — просто подходит и, как сам пророк недавно, укрывает пледом его колени.
Пальцы чуть вздрагивают. Газета медленно складывается, ложится на столик. Кроуфорд поправляет пенсне, фыркает и кивает Рану на соседнее кресло.
— Не горбись. Не хватало тебе ещё...
Фудзимия садится, закрывает глаза и закусывает щёку изнутри, чтобы не кривиться: спина действительно болит.
— Ты не хочешь дальше читать? — почему-то очень тихо спрашивает он через пару минут. И вздрагивает, распахивая глаза: Кроуфорд успел встать, подойти к нему и теперь, в ответ на эти слова, аккуратно подхватить под руку. И вопросительно изогнуть бровь.
— Я хочу пересесть на диван.
Вопрос «зачем?» Ран отметает в сторону как требующий одного-единственного, прозрачного и очевидного ответа.
Под мышкой у Кроуфорда тот самый плед — аккуратно сложенный. Газета по-прежнему на столике. Сам — стоит, опираясь на трость, держит за плечо и смотрит. Внимательно, выжидающе.
Гори всё синим пламенем.
Сама эта мысль вспыхивает именно так.
Фудзимия осторожно встаёт, не сбрасывая чужую руку. Кто из них кого тянет к дивану — им всё равно.
Расстояние, на котором они оказываются, садясь, совершенно не укладывается в понятие «соблюдение личного пространства».
Плечо будто бы медленно и мягко плавится, соприкасаясь с плечом рядом, пальцы, сплетаясь в замок, вцепляются железной — как тот самый замок — хваткой.
А то, что один плед укрывает две пары ног — это тоже одна из самых правильных вещей.
***
— Не возражаешь, если я присоединюсь?
Ран ловит себя на том, что очень ждал этого голоса.
Он поднимает голову, отпивает кофе и коротко улыбается.
— Конечно.
В столовой обитатели дома едят редко: слишком уж приятен сервис «еда в комнату». Но Фудзимия, несмотря на любовь к одиночеству, предпочитает именно столовую. Не есть же за письменным столом. Да и завтракает он раньше остальных.
Только вот какого чёрта Кроуфорд-то вышел в такую рань?
Ответ, впрочем, довольно прозрачен.
Трость прислоняется к столу. Кроуфорд медленно скользит на стул и возвращает улыбку.
Ран внезапно захлёбывается воздухом, поймав что-то не вполне ясное в уголках губ, тёплые смешинки в глазах, написанное на лице обещание — пока ещё непонятно, чего, но обещание чёткое, жёсткое. Не поверить такому невозможно. Захлёбывается — и совсем забывает, как дышать, ощутив ставшее привычным пожатие пальцев.
Кофе в чашке, которую Фудзимия так и не поставил на стол, рискует в кратчайшие сроки свести знакомство с белой накрахмаленной скатертью.
Кроуфорд проворно хватает и выравнивает чашку свободной рукой. Осторожно вытягивает, ставит — подальше от локтя Рана.
— Фудзимия... — в голосе столько весёлой укоризны, что Ран не выдерживает и просто смеётся. Не фыркает, не ухмыляется, не хмыкает... давно так не было. — Мда. Ты не выспался?
Кажется, он и сам готов расхохотаться. Ран искренне недоумевает, зачем Кроуфорд сдерживается.
— Ну что ты, — отвечает он со всей иронией в голосе, на какую способен. — Не изволь тревожиться. Спал спокойным сном убийцы.
И после этой дурацкой шутки Кроуфорда словно с резьбы срывает.
Их смех летит по столовой, тепло обволакивает обоих — дышать тяжеловато, но ощущения настолько сильны и хороши, что... да пропади оно в тартарары, провались всё пропадом, не уходить бы отсюда никогда, не вставать из-за стола, так и просидеть бы — смеясь вместе, глядя в глаза, держась за руки.
Их личная небольшая вечность.
От осознания этих желаний у Рана слегка дрожат пальцы. Глупо.
Глупость окупается с лихвой, когда Кроуфорд ловит тёплой, сухой, приятно шершавой ладонью и вторую руку. И сжимает так, что об его артрите стоит забыть. На эти секунды и минуты вечности.
Что там, за её границами, они не знают и не хотят знать.
Кроуфорд медленно отпускает одну руку — только для того, чтобы накрыть обе ладони Рана своей левой. И тянется за кофейником. Наливает себе кофе и отпивает — сразу, не добавляя ни молока, ни сахара.
Ран поднимает брови. Отвести взгляд невозможно.
— Кроуфорд, ты...
Он не успевает закончить: пророк мягко поглаживает его руки кончиками пальцев, и дыхание опять куда-то убегает — почти стыдливо, словно бы чувствуя себя лишним.
— Не изволь тревожиться, — возвращает шпильку; как хорошо — привычно, спокойно, уже стало родным. — Проблем с сердцем у меня нет.
Ран хмыкает.
— Ну-ну. И гипертонии?
Кроуфорд смеётся — впрочем, не очень весело. Неправильный смех, отравленный, не нужно...
— Нашёл время о болячках разговаривать.
Фудзимия стискивает зубы. Испортил всё... Как восстанавливать, как...
Кроуфорд, всё ещё поглаживая его ладони, глубоко вздыхает и подливает в свою чашку молока. Крайне аккуратно размешивает, отпивает и ворчит:
— Всего-навсего проверял крепость. Так тебе спокойнее?
Ран цепляется за добрую, тёплую насмешку в уголках глаз, медленно выдыхает и стискивает руку Кроуфорда обеими ладонями. Тот, шевельнув бровью, хмыкает.
— Ран... может, всё-таки позавтракаем?
И так правильно слышать имя. Кроуфорд произносит его как-то медленно, словно пробуя и смакуя. Музыка.
Разнять руки?..
Останутся взгляды, улыбки, дыхание. Можно.
Фудзимия намазывает булочку маслом, отпивает кофе.
Некоторое время оба молчат. И тишина — так же естественна.
Кроуфорд поправляет пенсне и с усмешкой предлагает:
— Думаю, после завтрака стоит погулять. Еда на свежем воздухе лучше усваивается.
Ран хмурится. Вчерашний ливень закончился только посреди ночи, и в саду довольно сыро. Действительно стоит, Кроуфорд?
— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя все мысли на лице написаны? — насмешка кажется лаской, не саркастичным вопросом, а нежным-нежным шёпотом около уха. Ран медленно поднимает взгляд.
— Нет. Ты уверен, что...
— Уверен, — Кроуфорд кивает, словно бы невзначай касаясь пальцами виска, и Ран мгновенно понимает значение этого жеста. Ясно. Видел.
И беспокоиться не стоит.
Куда там делось прошлое, чего ради думать о будущем, когда их закручивает вихрь такого настоящего? Не возникает никаких вопросов: Ран привык верить видениям Кроуфорда ещё тогда, когда...
Какое прошлое, в самом деле.
...Кроуфорд аккуратно отрезает ребром вилки последний кусочек яичницы с беконом и, прожевав, снова хватает Рана за руку. Не отпуская, встаёт из-за стола, тянет за собой, берёт трость и неожиданно очень широко улыбается.
Снова хочется застыть, растворяясь — в улыбке, взгляде и прикосновении — но на это у них ещё точно будет достаточно времени.
***
На улице прохладно и свежо: раннее утро после дождя. Ран слегка поскальзывается на ступеньках, и Кроуфорд мгновенно ловит его под локоть. Внешне — не прилагая никаких усилий.
Позёр. Ран улыбается.
Руку он, конечно, не высвобождает.
Спина протестует: сыро, напряжение... К чёрту её. Вот ноги Кроуфорда тоже запротестуют, и тогда можно будет попытаться найти сухую лавочку.
Находиться рядом, ловить всё это, дышать на каком-то совершенно ином уровне, ощущать себя наполовину и одновременно более целостным — всё это в разы перевешивает боль в спине. Просто одно небольшое досадное обстоятельство.
Они так и идут — под руку. Трость лениво стучит по влажным плиткам, мокрый песок скрипит под ботинками, лёгкий ветер лохматит волосы, у одного — почти пепельные, у другого — тёмные, как это там называется, «цвет соли с перцем»? Какая разница.
Оторваться друг от друга было бы мучением, а в таком случае...
Возможно, они торопятся. А с другой стороны — ждали явно слишком долго. Опоздали, потеряли, или наоборот, сейчас самое подходящее для них время — да к чему об этом думать. Зачем, если их так тянет друг к другу, если — какая смешная мысль — искры от обоих сыпятся?
Под огромным дубом — садовые качели с мягкими даже на вид подушками.
— Хочешь сесть? — тихо спрашивает Ран. Он откуда-то знает, что вопросы не нужны, но с Кроуфордом хочется говорить.
Тот просто молча поворачивает в сторону качелей, утаскивая Рана за собой.
В саду — ровный негромкий гул из банальных: пение птиц, шелест травы и листьев...
Кроуфорд чуть морщится, и Ран вопросительно дёргает бровью.
— Мне некуда поставить трость, — с весёлым раздражением поясняет пророк. Фудзимия чуть ухмыляется:
— А ты не хочешь использовать её в качестве рычага?
Кроуфорд почти изумлённо хмыкает — да-да: у Рана в запасе предостаточно безумных и полубезумных идей, и сейчас, кажется, пришло время потрошить запасы.
Время вообще пришло для многого, и почти нет досады, что пришло оно, в общем-то, поздно. Почти.
Пришло же в конце концов.
...Кроуфорд действительно утыкает трость в плитку и кое-как пытается с её помощью раскачаться. Ран закрывает глаза и вслепую тянется к его руке.
Пальцы переплетаются до хруста, и хочется рявкнуть, чтобы не напрягал.
А потом Кроуфорд поворачивает голову и ловит губами прядь тёмно-седых волос, которую крайне удачно бросает ему в лицо налетевший ветер.
В этом прикосновении даже вопроса нет, оно идёт, как нечто само собой разумеющееся, и мысли сопротивляться не возникает.
Ран медленно-медленно придвигается ближе и опускает голову Кроуфорду на плечо. Прижимается щекой.
Объятие; рука, скользнувшая по лопаткам и крепко притиснувшая, напрочь вышибает воздух.
Губы касаются уха.
— Всё-таки не выспался? — утонуть в этом шёпоте, раствориться в прикосновениях, исчезнуть, забыться, закрутиться в водовороте происходящего, упасть в эту бездну, так сильно влекущую своей бесконечностью и тем, кто падает рядом.
Невозможно иначе. Если это упустить сейчас, ничего больше не будет. Допустить такое нельзя, ни за что, никогда.
Держать и держаться. Ран даже не вздрагивает, осознавая. Столько всего позади — у обоих, столько они не успели, а ведь могли бы… И если так — разве они торопятся?
Напротив: медлят.
Качели останавливаются. Всё вокруг умирает.
Только тёплое тело рядом, губы около уха, стиснутые пальцы. Всё, что не имеет отношения к Кроуфорду, сейчас не существует и существовать не может.
Трость с приглушённым отчего-то стуком падает на плитки. Моросящий по навесу качелей дождь тоже едва различим, кстати, когда он успел начаться?
— Выспался, — едва различимо выдыхает Фудзимия, абсолютно уверенный, что его услышат. — Тебе что-то объяснять надо?
Смешок в самое ухо действует на него как слабый и непонятно нежный электрический разряд.
— Ты скучный.
Ран тихо и хрипло смеётся, рывком поворачивает голову и касается губами губ. Ему даже плевать, видит ли их кто-то: к чёрту внешний мир. Здесь лучше.
Никаких вопросов, никакой осторожности. Словно у них очень давние отношения, и сейчас они просто сбежали ото всех подальше, окончательно создавая свою личную вселенную — маленькую, в которой места есть только для двоих, и то — впритык.
И это уже даже не кажется, а является самым правильным.
Объятие становится крепче, чёрт его дери, откуда сил хватает… Вторая рука мучительно медленно отпускает пальцы и необходимой, безумно нужной тяжестью опускается на затылок.
Они прикипают друг к другу с первой попытки, с пол-оборота, нет: с одной сотой оборота, быстро, вихрем, до головокружения. Просто потому, что им нельзя иначе. Только так. По-другому — уже не суметь.
— Брэд…
И как естественно это: выдохнуть имя, проваливаясь в водоворот ещё глубже и быстрее от осознания, что выдох этот срывают с губ — губами, что жёсткие сухие пальцы вплетаются в волосы, притягивают…
Невидимые нити могут быть невидимы, но почти осязаемы.
Кажется, откуда-то снаружи доносится что-то вроде «сэр, ваша трость…». Кажется, Брэд отмахивается. Кажется, трость прислоняют к неподвижной части качелей. И уходят, кажется. Быстро-быстро.
И правильно.
— Нужно было взять зонт, — зачем-то бормочет Ран в чужую шею. И не столько слышит, сколько чувствует усмешку:
— Ничего. Добежим.
Фудзимия фыркает и коротко смеётся, не отстраняясь, а наоборот, прижимаясь лицом к коже окончательно. Не сдерживается: прихватывает губами, мимолётно удивляется пролетевшей по телу — телам — краткой дрожи. Он и не предполагал, что они хотя бы на это способны.
Мысль о возрасте убегает, когда рука Кроуфорда уверенно скользит под свитер. Обнажившийся участок кожи обжигает какой-то совсем не августовской прохладой, Ран вздрагивает — но не от холода. Отнюдь.
Дождь лупит сильнее, и Ран уже начинает думать, что стоит позвать кого-нибудь, чтобы зонт им всё-таки принесли, но контактировать сейчас с кем угодно, кроме Брэда, кажется даже не неправильным, а попросту невозможным. Но сыро, холодно, а у Кроуфорда этот его грёбаный артрит, и чёрт его знает, что с давлением и метеозависимостью.
Кроуфорд поднимается, умудряясь одной рукой увлечь за собой Фудзимию, другой — подхватить трость. И уверенно, почти не опираясь на неё, тянет Рана за руку к корпусу.
— Пойдём. Тебе нужно лечь.
Ран возмущённо фыркает.
— Почему это ещё?
Брэд, ухмыльнувшись, втаскивает его в холл, пропускает сквозь пальцы чёлку, стряхивая с неё капли воды, и шепчет — снова в самое ухо, едва-едва касаясь губами:
— Будет нужно. Через пять минут.
…Через пять минут спина Рана категорически отказывается вести себя прилично. Кроме одного случая: если Фудзимия лежит на диване, головой на коленях Кроуфорда, тогда она согласна дать ему — им — отдохнуть.
Судя по безмятежному выражению лица Брэда и по тому, с какой мягкой лёгкостью он читает Рану вслух, его колени совсем не против.
***
Что-то случилось с отоплением, и холодно даже под пледом.
«Но, кажется, не будет холодно следующее… неопределённое время», — отстранённо думает Ран, когда Кроуфорд, коротко постучавшись, входит в его комнату. С привычной тростью и чашкой чая, горячего уже на вид.
Он молча суёт Фудзимии чашку, бесцеремонно сбрасывает обувь, прислоняет трость к тумбочке и забирается на кровать с ногами, тянет на себя край пледа, закутывается, одновременно привлекая Рана к себе.
Ран греет руки и прижимается заледеневшим — по ощущениям — ухом к замотанному в свитер плечу Брэда.
…Кроуфорд, кажется, едва дожидается, пока Фудзимия допьёт чай: когда чашка с лёгким стуком встаёт на тумбочку, он накрепко сжимает Рана в объятиях, аккуратно опускает его на постель, умудряется выдернуть из-под обоих одеяло и укутывает, как в кокон. Рану даже дышать тяжеловато поначалу. А потом он привыкает, расслабляясь в объятиях. Воздух у них всё равно один на двоих.
Он прикрывает глаза, чуть неуклюже вцепляется рукой в свитер Брэда — на спине — и отдаётся власти набежавшей дремоты.
Кроуфорд прижимается губами к его макушке. Что-то взрывается внутри, осыпаясь тёплыми, приятно колючими искрами.
— Спи.
— И ты, — тихо отвечает Ран.
Услышав над головой согласное хмыканье с долей иронии, он улыбается, зарывается в чужой свитер лицом и окончательно уплывает.
***
Лежать рядом на узкой кровати, вжимаясь друг в друга, переплетая пальцы, крайне приятно и правильно. За окном моросит, спина предсказуемо разламывается, Кроуфорд резко пахнет мазью от боли в суставах. Странно, но запах этот совершенно не отравляет их общий воздух.
— Почему ты ушёл? — говорить громче, чем вполголоса, у них почему-то не получается. Ран дёргается, услышав вопрос, хотя ждал его чуть ли не с первого момента их встречи.
Он кое-как поворачивается, утыкается лицом в плечо, закрывает глаза и глухо бормочет:
— Крайне неудачно подстрелили. Я и восстановился-то не сразу.
Так, зажмурившись, не будучи уверенным, что услышат, говорить намного проще.
Пальцы знакомо вплетаются в волосы, и их прикосновение странно успокаивает. Как-то от него одного становится понятно: сейчас смеяться не будут.
Но одного вопроса Ран боится.
— Я знаю, что ты видел меня в Коа, — после паузы шепчет Брэд. — Впечатлился?
Фудзимия тихо-тихо хмыкает.
— Я узнал тебя только благодаря наличию рядом Шульдиха. Никогда не думал, что скажу что-то подобное.
— Что ты будешь благодарен за что-то Шульдиху? — Кроуфорд смеётся; пальцы зарываются в волосы глубже, периодически даже чуть сжимают, и как сил хватает, интересно? — Я тогда думал, что стоит подойти к тебе после всего. Не смог.
Рану отчего-то совершенно не хочется спрашивать, что же тогда случилось. Шульдих и Кроуфорд во Дворце прошли словно бы мимо его сознания, задев по касательной: он и видел их только на крыше, и что там потом было, не знал. И не интересовался у Кэна: не до того было.
— Дар начал трансформироваться где-то в две тысячи первом, — а Брэд словно лекцию рассказывает. Приятно слушать. — Фактически, он меня сожрал. Думаешь, что меня довело до такого состояния, м?
— Не думаю, — честно признаётся Ран. — Зачем ты рассказываешь?
Хочется откидывать голову навстречу руке, аккуратно целовать в шею, гладить плечи, чувствовать железное объятие второй руки. А разговаривать — не очень.
Кроуфорд смеётся. Прямо в ухо.
— Тебе действительно неинтересно, как я дошёл до жизни такой?
Ран выворачивается из захвата, садится на кровати и насмешливо улыбается:
— Если бы мне было интересно, я бы спросил об этом с самого начала. Теперь…
Слова «главное, что дошли оба, и ты здесь, и я» застывают в горле, остаются невысказанными, от осознания этого «главного» даже и не страшно, а просто появляется ощущение, что их личная бездонная пропасть всё-таки оказалась не совсем бездонной, и теперь Ран от всей души брякнулся, вцепившись в падающего рядом Брэда. Дальше — некуда, разве что дно у пропасти покатое, и одной границы нет. Тогда — в любом случае ещё куда-то полетят.
Куда, Ран примерно представляет, но мысли эти он гонит очень решительно. Рано.
А Кроуфорд явно что-то замечает в его глазах, потому что как-то очень быстро ловит за запястья, мягко роняет на матрас и притискивает. Сил на него нет, ну как же можно-то так себя не беречь, артритная зараза…
С ума сойти. Ему что, не обидно? Рану ведь неинтересно.
Хотя... Кажется, Брэд не слишком хочет об этом говорить, на самом-то деле. Просто рассказывает, наверное, считает необходимым. И вот теперь, похоже, рад оборвавшемуся разговору.
Как же приятно делать что-то для него. Пусть даже такую малость.
— Я говорил тебе, — губы скользят по щеке, глубокий шёпот мягко щекочет, — что у нас ещё будет достаточно времени. Я давно вижу дальше, чем в нашу первую встречу.
Вопрос «сколько?» задавать не нужно, и ещё меньше нужды в том, чтобы им задаваться.
Поэтому Ран обмякает в руках — чертовщина, ведь всё ещё сильных руках — и медленно, долго выдыхает, даже не сдерживая дрожь.
Они должны быть рядом. Иначе уже невозможно.
***
— Прогулка?
Кроуфорд даже не постучал. Просто пришёл, дверь открыл, и стоит тут теперь, привалившись к косяку и ухмыляясь, как будто это вот не он сейчас со всей наглостью…
Ран, фыркнув своим мыслям, откладывает книгу и поднимается с кровати, одёргивая свитер.
— Там холодно и сыро.
— То есть, ты пас? — ах, какая простая подначка.
— Теряешь хватку, — хмыкает Фудзимия, подходя к Брэду и цепляясь за его локоть. — Я не об этом.
Вечером стрясёт с этой заразы мазь, и пусть сам ему спину обрабатывает. Всё равно Ран предпочитает не обращаться с подобными просьбами к персоналу. А к Кроуфорду — нужно.
Пророк коротко касается пальцами виска, и к этому жесту Ран за последнее время настолько привык, что кивает просто автоматически, даже не попытавшись задуматься.
— Всё будет хорошо, — Кроуфорд переплетает их пальцы, на секунду ухитряется резко и сильно притянуть Рана к себе, а потом уверенно шагает в комнату и протягивает Фудзимии его плащ, сорвав тот с вешалки.
Ран машинально всовывает руки в рукава и только потом щурится. Ему хочется задать какой-то дурацкий вопрос в стиле «тебе лучше?», но он молчит, примерно представляя, как это стукнет по извечной кроуфордовской гордости. Он умудряется выглядеть не бледной молью, а вполне ещё «в седле» даже со своими сединой, пенсне, тростью и артритом. Хотя о последнем — Фудзимия готов поклясться — знает только он да кто-то из персонала, остальные, если им есть до этого дело, наверняка только догадываются.
— Скажи что-нибудь, — вырывается у Рана, когда они уже выходят из корпуса.
Он уверен, что сейчас поймает удивлённый взгляд, он сам не до конца понимает даже, о чём именно попросил — но его подхватывают под руку, и тихим, нетяжёлым бархатом начинает течь в уши голос:
— Через пять минут потеплеет, ты даже захочешь снять плащ, но я тебе не дам. Мы не найдём сухую лавку, наши качели будут заняты, ты станешь дёргаться, что мы долго шляемся без дела, и донимать меня вопросами о моём самочувствии, я выйду из себя, но поругаться не успеем: снова дойдём до качелей, которые уже освободятся. Дальше — посмотрим.
Ран улыбается, прямо на ходу ткнувшись лбом в чужое плечо. И его почему-то даже не пугает — точнее, не совсем пугает — что Брэд видит настолько далеко и детально. Чёрт… Если, как он сам говорил, дар начал «пожирать» его в две тысячи первом году, Кроуфорд давно научился с этим жить. И, кажется, даже получать от таких, судя по всему, почти постоянных вспышек некое извращённое удовольствие.
— Скучно тебе живётся, наверное, — но от сарказма Фудзимия не удерживается. Правда, пытается смягчить его улыбкой, взглядом и лёгким пожатием пальцев.
Руку в ответ стискивают с привычной силой.
— Жилось, — хмыкает Кроуфорд, чуть сбавляя темп ходьбы. — Пойдём уже спокойно.
Это «жилось» очень уж смахивает на признание неизвестно в чём, но думать Ран сейчас не хочет. Просто смотрит в глаза, кое-как удерживается на том самом покатом дне их личной пропасти и медленно кивает.
— Я попробую молчать. Разные же вероятности есть.
Кроуфорд коротко улыбается, возвращает кивок и переплетает их пальцы.
Они шагают в ногу, даже не глядя вниз, просто привычно уже чувствуя друг друга.
***
— А это ты, конечно, не предвидел? — Ран хмурится, накидывая на плечи Кроуфорда плед, слегка сжимая пальцы. — И какого чёрта ты сидишь у открытого окна?
Кроуфорд, чихнув, отвечает иронически-торжественно:
— Бактерии, да будет тебе известно, распространяются как раз в тёплой и влажной среде. При проветривании помещения…
— Зануда, — бурчит Фудзимия, усаживаясь на кровать позади Кроуфорда. Их комнаты не различаются практически ничем. — Я попросил имбирный чай. С корицей и гвоздикой. Сейчас принесут.
— Заботливый, — не услышав в голосе Брэда никакой иронии или доброй издёвки, Ран удивлённо дёргает бровью, но предпочитает не переспрашивать. В конце концов, сентиментальный Кроуфорд — слишком редкое зрелище, чтобы не ценить.
Пророк кашляет в кулак, и Ран стискивает зубы. Простуда, бредятина, мелочь, но…
— И ты мне не ответил.
— На что? — откидывается спиной Фудзимии на грудь, заставляя волей-неволей обхватить руками поверх пледа; молнией прошибает, губами уткнуться в макушку, глаза закрыть, времени не существует.
Но надо…
— На вопрос. Ты говорил, что всё будет в порядке после этой нашей прогулки. Ты не предвидел, что простудишься? Насколько я понял, ты и подобные, — слово «мелочи» он прогоняет раньше, чем оно успевает додуматься, — моменты можешь видеть. Или простуда для тебя — в порядке вещей?
Тон обеспокоенный, даже самому слышно, шпилька не получается, и почему-то царапает душу иррациональное, пока ничем не объяснимое волнение.
А Брэд только хмыкает, запрокидывая голову, а Ран опускает, смотрит в глаза и сжимает ткань пледа, чтобы не забыть: они разговаривают о важном, и как бы ни хотелось уже отцепить пальцы от края покатого дна пропасти и полететь дальше — пока нужно держаться.
— Не в порядке. Не видел. Наверное, дар просто понемногу перестаёт меня поедать.
«Угасает», — остаётся непроизнесённым, повисает неприятным страхом, заставляет притиснуть к себе так, что спина ещё долго будет припоминать это, но плевать. Осознание отчаянного нежелания терять его просто из-за того, что он угаснет вместе со своим талантом, бьёт поддых, и Ран судорожно пытается вдохнуть.
А Кроуфорд умудряется как-то повернуться в его железной хватке и коротко коснуться щеки губами. Так и остаётся, скользит по коже, шепча:
— Один раз неучтённая мелочь ничего не значит. Ничего. Тише. Тиш-ше…
Плед как-то незаметно впускает под себя и Фудзимию, и внезапно сидеть на постели кажется совершенно невозможным.
Когда они ложатся, вцепляясь друг в друга, приносят горячий чай.
Дверь закрывается, и Кроуфорд с усмешкой садится обратно.
— Невовремя. Но ничего не поделаешь: я даже думать не хочу, что ты мне устроишь, если я не выпью это прямо сейчас.
Он греет пальцы о кружку, и Ран, тоже усевшись, утыкается лбом ему в плечо — сзади. Сжимает его локоть — левый, правой рукой Брэд держит чашку — и закрывает глаза.
Покой укутывает обоих не хуже пледа.
***
— Какого хрена ты здесь делаешь, позволь узнать? — устало спрашивает Ран, едва войдя на веранду, где совершенно спокойно сидит с газетой и чаем ещё пару дней назад простуженный насквозь Кроуфорд.
Тот, свернув газету, оборачивается со спокойной ухмылкой.
— Сегодня утром меня осмотрели и сказали, что выходить могу. Особенно, если в тёплой одежде. Впрочем, могли и не говорить, право слово.
Он преувеличенно досадливо фыркает и встаёт, опираясь на трость. На нём чёрный шерстяной свитер, какие-то светлые брюки и плащ.
— Иди сюда, — Кроуфорд мягко берёт Рана за руку, чуть повыше запястья, и тянет к плетёному дивану с мягкими белыми подушками. Усаживает, чуть скованно садится рядом и выпускает трость из рук.
Немного прокатившись по полу, она замирает, Брэд легко берёт Рана за подбородок и разворачивает к себе его лицо.
Внутри что-то коротко шуршит и обрывается.
Это дно пропасти наконец-то закончилось, и теперь они оба попросту рядом в какой-то очень вязкой, глицериновой невесомости, уйти из которой уже невозможно по определению.
Фудзимия слепо тянется рукой к чужим плечам, забирается пальцами под плащ и сжимает через свитер. Кроуфорд единым, неуловимым движением оказывается на расстоянии миллиметра.
Фонит каким-то наэлектризованным теплом, и хочется то ли смеяться невесть над чем, то ли рвано дышать ему в шею, то ли просто закрыть глаза и, наконец, впервые за всю жизнь, позволить себе греться.
Придумывать тому, что с ними сейчас происходит, какие-то новые определения, или искать затасканные старые просто не приходит в голову.
Ран чуть-чуть кивает и прижимается лбом ко лбу Кроуфорда.
И, закрыв глаза, улыбается, не зная — чувствуя, что абсолютно копирует улыбку напротив.
То есть, он завопил: «Исчо, исчо, исчо!», я офигел, но «исчо» сделал. И ещё «исчо». И так далее.
Короче говоря: спасибо Саю за эту его заявку, она успешно скушала мне мозг, и в итоге родилось ЭТО.
Название: «Вдыхая друг друга»
Автор: Дрей
Бета: Саяки
Фандом: Weiss Kreuz
Дисклаймер: герои и мир принадлежат тому, кому они принадлежат. Фудзимия с Кроуфордом принадлежат друг другу, и упаси вас и нас мрзд туда соваться. Название стырено из песни, к-рая идёт эпиграфом, так что вообще всё не моё, а что делать
Таймлайн: пост-СайдБ, судя по всему
Категория: слэш
Пейринг: Кроуфорд/Ран
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, в некоторые моменты переходящий во флафф
Предупреждения: вероятно, это AU. Много-много лет спустя. Героям много лет, основательно, что называется, «за сорок». Фудзимию здесь называют Раном, потому что так пожелал заказчик. Ещё заказчик пожелал опен-энд, но, боюсь, такого зверя я тут не вырастил, так что, может, для кого-то ещё одно предупреждение: конкретный такой ХЭ. Обоснуй традиционно сдох и разлагается, я даже информацию про подобные пансионы не гуглил; как товарищи дошли до жизни такой, объяснить не могут ни заказчик, ни автор. Это так, сборник нерейтинговых кинков. Извините
Примечания: для Саяки на заявку «Кроуфорд и Ран, встреча в возрасте лет эдак шестидесяти, в доме престарелых, беззлобные перепалки, совместные посиделки на веранде в креслах». Остались от заявки в итоге рожки да ножки. Упс
Размер: ~ 31 тыс. зсп
ЧитатьПервое, что бросается в глаза — рука на круглом набалдашнике пижонской трости. Слегка выпирающие вены, узловатые суставы, трещинки на ногтях.
Ран поднимает глаза от книги и недоуменно смотрит на остановившегося перед его креслом Кроуфорда. Седые волосы аккуратно подстрижены, морщин немного, и ярче выражены те, что вокруг губ, нежели складки на лбу. Оно и понятно: ухмылялся он за всю жизнь явно чаще, чем озадаченно хмурился. На носу пенсне, и Фудзимия усмехается: очки были, монокль был... а это — что, следование лозунгу «попробуй всё»?
Кроуфорд опирается на свою трость, притом довольно тяжело, и Ран не может удержаться:
— Артрит — болезнь века, — впрочем, шутка звучит так себе, с минимумом яда в голосе и почти сочувственно. — Садись.
Кроуфорд хмыкает, берёт с подлокотника кресла плед, невозмутимо набрасывает его Рану на колени и, не обращая внимания на обалдевший взгляд, опускается в соседнее кресло, тоже укрывая ноги. Прислоняет трость к подлокотнику, потирает переносицу под пенсне и возвращает подначку:
— Радикулит идёт туда же. А ты приватизировал эту веранду, коль так любезно предлагаешь мне сесть?
Фудзимия сдерживает вздох и опускает книгу на плед. Пророком быть не надо, чтобы понимать: в ближайшее время спокойно почитать не удастся.
— Конечно, — почти равнодушно, но с легчайшей нотой тепла, удерживать которую и не получается, и смысла нет. — Не будь она лично моей, ты бы тут так и стоял, как же иначе.
— В таком случае, — Кроуфорд прижимает ладонь к груди в шутливом полупоклоне, — прими мою искреннюю благодарность.
Вопросы типа «откуда?», «как?», «почему?» и «тебе что, захотелось отдохнуть, и ты выбрал столь феерический способ?» бессмысленны и не нужны.
— Принято, — Ран осторожно прогибается в спине, стараясь не морщиться от стрельнувшей боли, опускает руки на обложку книги и прикрывает глаза.
Кроуфорд молчит, но у Фудзимии ни на секунду не возникает мысль вернуться к чтению.
Стук трости заставляет его приподнять ресницы. Кроуфорд стоит рядом с его креслом, опираясь на спинку. И едва заметно улыбается. Абсолютно незнакомо.
— У нас с тобой будет достаточно времени на разговоры.
Когда дверь за спиной тихо закрывается, Ран поднимает книгу и прикрывает ей лицо.
Собственная улыбка кажется одновременно и глупой, и донельзя оправданной.
***
В следующий раз они сталкиваются в холле второго жилого этажа. Точнее, как сталкиваются — Кроуфорд, простучав тростью по коридору, входит в холл — с почти прямой спиной, невозмутимый и спокойный, и ставит на журнальный столик перед креслом Рана коробку-доску с шахматами.
Фудзимия едва не давится чаем, восстанавливает дыхание и только бормочет:
— Я похож на идиота — играть с пророком?
Кроуфорд ухмыляется — чёрт, иногда Рану приходит в голову, что этот и умрёт с ухмылкой, и хоронить его будут, нарисовав гримом ухмылку на лице, потому что это будет отдельным пунктом оговорено в его завещании.
Мерзкие мысли. Не хочется сейчас...
— Обещаю не подсматривать, — Кроуфорд садится в кресло напротив, прислоняет трость — как тогда, на веранде — и аккуратно вытаскивает фигуры. — Ты играешь белыми.
Ран не может удержаться от смешка.
— По старой памяти? И я должен тебе верить?
Пенсне коротко блестит под светом электрических ламп.
— Ты хочешь поиграть. Придётся.
Мысль «чёртова американская пифия» оформляется в голове с явным оттенком непонятной нежности.
Спустя два часа и четыре проигранные партии Ран, спохватившись, тянется к чашке давно остывшего чая и даже не удивляется, почувствовав пальцы Кроуфорда на тыльной стороне ладони.
— Зачем тебе эта холодная дрянь?
Приходится признать, что и впрямь незачем. И ещё — замереть от осознания того, что пальцы никуда не деваются.
Ран поднимает голову, смотрит из-под чёлки. Пенсне Кроуфорда сползло на самый кончик носа, и взгляд глаза в глаза не натыкается ни на какие барьеры.
Магнетизм.
Тот самый, который останавливает время, от которого застываешь, и единственным, что имеет значение, становятся зрачки напротив.
Не отводя взгляда, Кроуфорд слепо тянется куда-то к прикреплённой на стене кнопке вызова персонала. Не нажимает.
— Попроси новый. Если хочешь.
Ран медленно втягивает воздух. Поворачивает ладонь и несильно сжимает чужие пальцы. Он сидит, слегка сгорбившись, но о боли в спине даже не думает. И не чувствует.
— Не хочу.
Рука Кроуфорда медленно скользит прочь от кнопки. Разворачивает доску белыми фигурами к себе. Двигает пешку на две клетки вперёд.
— Твой ход, Фудзимия.
...Ответный ход Ран делает минуты через полторы, когда глаза устают, когда Кроуфорд моргает, и зрительный контакт прерывается.
Однако руки они разнимают ещё через какое-то время — чтобы поймать укатившуюся белую ладью.
***
Кроуфорд сидит в холле, в самом углу, под торшером, спрятавшись за газетой. Рану его узнать легко: по рукам, по привычно приставленной к подлокотнику трости... по ногам, вытянутым и расслабленным, насколько возможно. И крайне нетрудно догадаться, что он морщится. На улице ливень, давление скачет, «сожители», как оба мысленно называют остальных обитателей дома, разошлись по комнатам и тихо страдают под одеялами, а у Кроуфорда...
Что там у Кроуфорда, Ран не додумывает — просто подходит и, как сам пророк недавно, укрывает пледом его колени.
Пальцы чуть вздрагивают. Газета медленно складывается, ложится на столик. Кроуфорд поправляет пенсне, фыркает и кивает Рану на соседнее кресло.
— Не горбись. Не хватало тебе ещё...
Фудзимия садится, закрывает глаза и закусывает щёку изнутри, чтобы не кривиться: спина действительно болит.
— Ты не хочешь дальше читать? — почему-то очень тихо спрашивает он через пару минут. И вздрагивает, распахивая глаза: Кроуфорд успел встать, подойти к нему и теперь, в ответ на эти слова, аккуратно подхватить под руку. И вопросительно изогнуть бровь.
— Я хочу пересесть на диван.
Вопрос «зачем?» Ран отметает в сторону как требующий одного-единственного, прозрачного и очевидного ответа.
Под мышкой у Кроуфорда тот самый плед — аккуратно сложенный. Газета по-прежнему на столике. Сам — стоит, опираясь на трость, держит за плечо и смотрит. Внимательно, выжидающе.
Гори всё синим пламенем.
Сама эта мысль вспыхивает именно так.
Фудзимия осторожно встаёт, не сбрасывая чужую руку. Кто из них кого тянет к дивану — им всё равно.
Расстояние, на котором они оказываются, садясь, совершенно не укладывается в понятие «соблюдение личного пространства».
Плечо будто бы медленно и мягко плавится, соприкасаясь с плечом рядом, пальцы, сплетаясь в замок, вцепляются железной — как тот самый замок — хваткой.
А то, что один плед укрывает две пары ног — это тоже одна из самых правильных вещей.
***
— Не возражаешь, если я присоединюсь?
Ран ловит себя на том, что очень ждал этого голоса.
Он поднимает голову, отпивает кофе и коротко улыбается.
— Конечно.
В столовой обитатели дома едят редко: слишком уж приятен сервис «еда в комнату». Но Фудзимия, несмотря на любовь к одиночеству, предпочитает именно столовую. Не есть же за письменным столом. Да и завтракает он раньше остальных.
Только вот какого чёрта Кроуфорд-то вышел в такую рань?
Ответ, впрочем, довольно прозрачен.
Трость прислоняется к столу. Кроуфорд медленно скользит на стул и возвращает улыбку.
Ран внезапно захлёбывается воздухом, поймав что-то не вполне ясное в уголках губ, тёплые смешинки в глазах, написанное на лице обещание — пока ещё непонятно, чего, но обещание чёткое, жёсткое. Не поверить такому невозможно. Захлёбывается — и совсем забывает, как дышать, ощутив ставшее привычным пожатие пальцев.
Кофе в чашке, которую Фудзимия так и не поставил на стол, рискует в кратчайшие сроки свести знакомство с белой накрахмаленной скатертью.
Кроуфорд проворно хватает и выравнивает чашку свободной рукой. Осторожно вытягивает, ставит — подальше от локтя Рана.
— Фудзимия... — в голосе столько весёлой укоризны, что Ран не выдерживает и просто смеётся. Не фыркает, не ухмыляется, не хмыкает... давно так не было. — Мда. Ты не выспался?
Кажется, он и сам готов расхохотаться. Ран искренне недоумевает, зачем Кроуфорд сдерживается.
— Ну что ты, — отвечает он со всей иронией в голосе, на какую способен. — Не изволь тревожиться. Спал спокойным сном убийцы.
И после этой дурацкой шутки Кроуфорда словно с резьбы срывает.
Их смех летит по столовой, тепло обволакивает обоих — дышать тяжеловато, но ощущения настолько сильны и хороши, что... да пропади оно в тартарары, провались всё пропадом, не уходить бы отсюда никогда, не вставать из-за стола, так и просидеть бы — смеясь вместе, глядя в глаза, держась за руки.
Их личная небольшая вечность.
От осознания этих желаний у Рана слегка дрожат пальцы. Глупо.
Глупость окупается с лихвой, когда Кроуфорд ловит тёплой, сухой, приятно шершавой ладонью и вторую руку. И сжимает так, что об его артрите стоит забыть. На эти секунды и минуты вечности.
Что там, за её границами, они не знают и не хотят знать.
Кроуфорд медленно отпускает одну руку — только для того, чтобы накрыть обе ладони Рана своей левой. И тянется за кофейником. Наливает себе кофе и отпивает — сразу, не добавляя ни молока, ни сахара.
Ран поднимает брови. Отвести взгляд невозможно.
— Кроуфорд, ты...
Он не успевает закончить: пророк мягко поглаживает его руки кончиками пальцев, и дыхание опять куда-то убегает — почти стыдливо, словно бы чувствуя себя лишним.
— Не изволь тревожиться, — возвращает шпильку; как хорошо — привычно, спокойно, уже стало родным. — Проблем с сердцем у меня нет.
Ран хмыкает.
— Ну-ну. И гипертонии?
Кроуфорд смеётся — впрочем, не очень весело. Неправильный смех, отравленный, не нужно...
— Нашёл время о болячках разговаривать.
Фудзимия стискивает зубы. Испортил всё... Как восстанавливать, как...
Кроуфорд, всё ещё поглаживая его ладони, глубоко вздыхает и подливает в свою чашку молока. Крайне аккуратно размешивает, отпивает и ворчит:
— Всего-навсего проверял крепость. Так тебе спокойнее?
Ран цепляется за добрую, тёплую насмешку в уголках глаз, медленно выдыхает и стискивает руку Кроуфорда обеими ладонями. Тот, шевельнув бровью, хмыкает.
— Ран... может, всё-таки позавтракаем?
И так правильно слышать имя. Кроуфорд произносит его как-то медленно, словно пробуя и смакуя. Музыка.
Разнять руки?..
Останутся взгляды, улыбки, дыхание. Можно.
Фудзимия намазывает булочку маслом, отпивает кофе.
Некоторое время оба молчат. И тишина — так же естественна.
Кроуфорд поправляет пенсне и с усмешкой предлагает:
— Думаю, после завтрака стоит погулять. Еда на свежем воздухе лучше усваивается.
Ран хмурится. Вчерашний ливень закончился только посреди ночи, и в саду довольно сыро. Действительно стоит, Кроуфорд?
— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя все мысли на лице написаны? — насмешка кажется лаской, не саркастичным вопросом, а нежным-нежным шёпотом около уха. Ран медленно поднимает взгляд.
— Нет. Ты уверен, что...
— Уверен, — Кроуфорд кивает, словно бы невзначай касаясь пальцами виска, и Ран мгновенно понимает значение этого жеста. Ясно. Видел.
И беспокоиться не стоит.
Куда там делось прошлое, чего ради думать о будущем, когда их закручивает вихрь такого настоящего? Не возникает никаких вопросов: Ран привык верить видениям Кроуфорда ещё тогда, когда...
Какое прошлое, в самом деле.
...Кроуфорд аккуратно отрезает ребром вилки последний кусочек яичницы с беконом и, прожевав, снова хватает Рана за руку. Не отпуская, встаёт из-за стола, тянет за собой, берёт трость и неожиданно очень широко улыбается.
Снова хочется застыть, растворяясь — в улыбке, взгляде и прикосновении — но на это у них ещё точно будет достаточно времени.
***
На улице прохладно и свежо: раннее утро после дождя. Ран слегка поскальзывается на ступеньках, и Кроуфорд мгновенно ловит его под локоть. Внешне — не прилагая никаких усилий.
Позёр. Ран улыбается.
Руку он, конечно, не высвобождает.
Спина протестует: сыро, напряжение... К чёрту её. Вот ноги Кроуфорда тоже запротестуют, и тогда можно будет попытаться найти сухую лавочку.
Находиться рядом, ловить всё это, дышать на каком-то совершенно ином уровне, ощущать себя наполовину и одновременно более целостным — всё это в разы перевешивает боль в спине. Просто одно небольшое досадное обстоятельство.
Они так и идут — под руку. Трость лениво стучит по влажным плиткам, мокрый песок скрипит под ботинками, лёгкий ветер лохматит волосы, у одного — почти пепельные, у другого — тёмные, как это там называется, «цвет соли с перцем»? Какая разница.
Оторваться друг от друга было бы мучением, а в таком случае...
Возможно, они торопятся. А с другой стороны — ждали явно слишком долго. Опоздали, потеряли, или наоборот, сейчас самое подходящее для них время — да к чему об этом думать. Зачем, если их так тянет друг к другу, если — какая смешная мысль — искры от обоих сыпятся?
Под огромным дубом — садовые качели с мягкими даже на вид подушками.
— Хочешь сесть? — тихо спрашивает Ран. Он откуда-то знает, что вопросы не нужны, но с Кроуфордом хочется говорить.
Тот просто молча поворачивает в сторону качелей, утаскивая Рана за собой.
В саду — ровный негромкий гул из банальных: пение птиц, шелест травы и листьев...
Кроуфорд чуть морщится, и Ран вопросительно дёргает бровью.
— Мне некуда поставить трость, — с весёлым раздражением поясняет пророк. Фудзимия чуть ухмыляется:
— А ты не хочешь использовать её в качестве рычага?
Кроуфорд почти изумлённо хмыкает — да-да: у Рана в запасе предостаточно безумных и полубезумных идей, и сейчас, кажется, пришло время потрошить запасы.
Время вообще пришло для многого, и почти нет досады, что пришло оно, в общем-то, поздно. Почти.
Пришло же в конце концов.
...Кроуфорд действительно утыкает трость в плитку и кое-как пытается с её помощью раскачаться. Ран закрывает глаза и вслепую тянется к его руке.
Пальцы переплетаются до хруста, и хочется рявкнуть, чтобы не напрягал.
А потом Кроуфорд поворачивает голову и ловит губами прядь тёмно-седых волос, которую крайне удачно бросает ему в лицо налетевший ветер.
В этом прикосновении даже вопроса нет, оно идёт, как нечто само собой разумеющееся, и мысли сопротивляться не возникает.
Ран медленно-медленно придвигается ближе и опускает голову Кроуфорду на плечо. Прижимается щекой.
Объятие; рука, скользнувшая по лопаткам и крепко притиснувшая, напрочь вышибает воздух.
Губы касаются уха.
— Всё-таки не выспался? — утонуть в этом шёпоте, раствориться в прикосновениях, исчезнуть, забыться, закрутиться в водовороте происходящего, упасть в эту бездну, так сильно влекущую своей бесконечностью и тем, кто падает рядом.
Невозможно иначе. Если это упустить сейчас, ничего больше не будет. Допустить такое нельзя, ни за что, никогда.
Держать и держаться. Ран даже не вздрагивает, осознавая. Столько всего позади — у обоих, столько они не успели, а ведь могли бы… И если так — разве они торопятся?
Напротив: медлят.
Качели останавливаются. Всё вокруг умирает.
Только тёплое тело рядом, губы около уха, стиснутые пальцы. Всё, что не имеет отношения к Кроуфорду, сейчас не существует и существовать не может.
Трость с приглушённым отчего-то стуком падает на плитки. Моросящий по навесу качелей дождь тоже едва различим, кстати, когда он успел начаться?
— Выспался, — едва различимо выдыхает Фудзимия, абсолютно уверенный, что его услышат. — Тебе что-то объяснять надо?
Смешок в самое ухо действует на него как слабый и непонятно нежный электрический разряд.
— Ты скучный.
Ран тихо и хрипло смеётся, рывком поворачивает голову и касается губами губ. Ему даже плевать, видит ли их кто-то: к чёрту внешний мир. Здесь лучше.
Никаких вопросов, никакой осторожности. Словно у них очень давние отношения, и сейчас они просто сбежали ото всех подальше, окончательно создавая свою личную вселенную — маленькую, в которой места есть только для двоих, и то — впритык.
И это уже даже не кажется, а является самым правильным.
Объятие становится крепче, чёрт его дери, откуда сил хватает… Вторая рука мучительно медленно отпускает пальцы и необходимой, безумно нужной тяжестью опускается на затылок.
Они прикипают друг к другу с первой попытки, с пол-оборота, нет: с одной сотой оборота, быстро, вихрем, до головокружения. Просто потому, что им нельзя иначе. Только так. По-другому — уже не суметь.
— Брэд…
И как естественно это: выдохнуть имя, проваливаясь в водоворот ещё глубже и быстрее от осознания, что выдох этот срывают с губ — губами, что жёсткие сухие пальцы вплетаются в волосы, притягивают…
Невидимые нити могут быть невидимы, но почти осязаемы.
Кажется, откуда-то снаружи доносится что-то вроде «сэр, ваша трость…». Кажется, Брэд отмахивается. Кажется, трость прислоняют к неподвижной части качелей. И уходят, кажется. Быстро-быстро.
И правильно.
— Нужно было взять зонт, — зачем-то бормочет Ран в чужую шею. И не столько слышит, сколько чувствует усмешку:
— Ничего. Добежим.
Фудзимия фыркает и коротко смеётся, не отстраняясь, а наоборот, прижимаясь лицом к коже окончательно. Не сдерживается: прихватывает губами, мимолётно удивляется пролетевшей по телу — телам — краткой дрожи. Он и не предполагал, что они хотя бы на это способны.
Мысль о возрасте убегает, когда рука Кроуфорда уверенно скользит под свитер. Обнажившийся участок кожи обжигает какой-то совсем не августовской прохладой, Ран вздрагивает — но не от холода. Отнюдь.
Дождь лупит сильнее, и Ран уже начинает думать, что стоит позвать кого-нибудь, чтобы зонт им всё-таки принесли, но контактировать сейчас с кем угодно, кроме Брэда, кажется даже не неправильным, а попросту невозможным. Но сыро, холодно, а у Кроуфорда этот его грёбаный артрит, и чёрт его знает, что с давлением и метеозависимостью.
Кроуфорд поднимается, умудряясь одной рукой увлечь за собой Фудзимию, другой — подхватить трость. И уверенно, почти не опираясь на неё, тянет Рана за руку к корпусу.
— Пойдём. Тебе нужно лечь.
Ран возмущённо фыркает.
— Почему это ещё?
Брэд, ухмыльнувшись, втаскивает его в холл, пропускает сквозь пальцы чёлку, стряхивая с неё капли воды, и шепчет — снова в самое ухо, едва-едва касаясь губами:
— Будет нужно. Через пять минут.
…Через пять минут спина Рана категорически отказывается вести себя прилично. Кроме одного случая: если Фудзимия лежит на диване, головой на коленях Кроуфорда, тогда она согласна дать ему — им — отдохнуть.
Судя по безмятежному выражению лица Брэда и по тому, с какой мягкой лёгкостью он читает Рану вслух, его колени совсем не против.
***
Что-то случилось с отоплением, и холодно даже под пледом.
«Но, кажется, не будет холодно следующее… неопределённое время», — отстранённо думает Ран, когда Кроуфорд, коротко постучавшись, входит в его комнату. С привычной тростью и чашкой чая, горячего уже на вид.
Он молча суёт Фудзимии чашку, бесцеремонно сбрасывает обувь, прислоняет трость к тумбочке и забирается на кровать с ногами, тянет на себя край пледа, закутывается, одновременно привлекая Рана к себе.
Ран греет руки и прижимается заледеневшим — по ощущениям — ухом к замотанному в свитер плечу Брэда.
…Кроуфорд, кажется, едва дожидается, пока Фудзимия допьёт чай: когда чашка с лёгким стуком встаёт на тумбочку, он накрепко сжимает Рана в объятиях, аккуратно опускает его на постель, умудряется выдернуть из-под обоих одеяло и укутывает, как в кокон. Рану даже дышать тяжеловато поначалу. А потом он привыкает, расслабляясь в объятиях. Воздух у них всё равно один на двоих.
Он прикрывает глаза, чуть неуклюже вцепляется рукой в свитер Брэда — на спине — и отдаётся власти набежавшей дремоты.
Кроуфорд прижимается губами к его макушке. Что-то взрывается внутри, осыпаясь тёплыми, приятно колючими искрами.
— Спи.
— И ты, — тихо отвечает Ран.
Услышав над головой согласное хмыканье с долей иронии, он улыбается, зарывается в чужой свитер лицом и окончательно уплывает.
***
Лежать рядом на узкой кровати, вжимаясь друг в друга, переплетая пальцы, крайне приятно и правильно. За окном моросит, спина предсказуемо разламывается, Кроуфорд резко пахнет мазью от боли в суставах. Странно, но запах этот совершенно не отравляет их общий воздух.
— Почему ты ушёл? — говорить громче, чем вполголоса, у них почему-то не получается. Ран дёргается, услышав вопрос, хотя ждал его чуть ли не с первого момента их встречи.
Он кое-как поворачивается, утыкается лицом в плечо, закрывает глаза и глухо бормочет:
— Крайне неудачно подстрелили. Я и восстановился-то не сразу.
Так, зажмурившись, не будучи уверенным, что услышат, говорить намного проще.
Пальцы знакомо вплетаются в волосы, и их прикосновение странно успокаивает. Как-то от него одного становится понятно: сейчас смеяться не будут.
Но одного вопроса Ран боится.
— Я знаю, что ты видел меня в Коа, — после паузы шепчет Брэд. — Впечатлился?
Фудзимия тихо-тихо хмыкает.
— Я узнал тебя только благодаря наличию рядом Шульдиха. Никогда не думал, что скажу что-то подобное.
— Что ты будешь благодарен за что-то Шульдиху? — Кроуфорд смеётся; пальцы зарываются в волосы глубже, периодически даже чуть сжимают, и как сил хватает, интересно? — Я тогда думал, что стоит подойти к тебе после всего. Не смог.
Рану отчего-то совершенно не хочется спрашивать, что же тогда случилось. Шульдих и Кроуфорд во Дворце прошли словно бы мимо его сознания, задев по касательной: он и видел их только на крыше, и что там потом было, не знал. И не интересовался у Кэна: не до того было.
— Дар начал трансформироваться где-то в две тысячи первом, — а Брэд словно лекцию рассказывает. Приятно слушать. — Фактически, он меня сожрал. Думаешь, что меня довело до такого состояния, м?
— Не думаю, — честно признаётся Ран. — Зачем ты рассказываешь?
Хочется откидывать голову навстречу руке, аккуратно целовать в шею, гладить плечи, чувствовать железное объятие второй руки. А разговаривать — не очень.
Кроуфорд смеётся. Прямо в ухо.
— Тебе действительно неинтересно, как я дошёл до жизни такой?
Ран выворачивается из захвата, садится на кровати и насмешливо улыбается:
— Если бы мне было интересно, я бы спросил об этом с самого начала. Теперь…
Слова «главное, что дошли оба, и ты здесь, и я» застывают в горле, остаются невысказанными, от осознания этого «главного» даже и не страшно, а просто появляется ощущение, что их личная бездонная пропасть всё-таки оказалась не совсем бездонной, и теперь Ран от всей души брякнулся, вцепившись в падающего рядом Брэда. Дальше — некуда, разве что дно у пропасти покатое, и одной границы нет. Тогда — в любом случае ещё куда-то полетят.
Куда, Ран примерно представляет, но мысли эти он гонит очень решительно. Рано.
А Кроуфорд явно что-то замечает в его глазах, потому что как-то очень быстро ловит за запястья, мягко роняет на матрас и притискивает. Сил на него нет, ну как же можно-то так себя не беречь, артритная зараза…
С ума сойти. Ему что, не обидно? Рану ведь неинтересно.
Хотя... Кажется, Брэд не слишком хочет об этом говорить, на самом-то деле. Просто рассказывает, наверное, считает необходимым. И вот теперь, похоже, рад оборвавшемуся разговору.
Как же приятно делать что-то для него. Пусть даже такую малость.
— Я говорил тебе, — губы скользят по щеке, глубокий шёпот мягко щекочет, — что у нас ещё будет достаточно времени. Я давно вижу дальше, чем в нашу первую встречу.
Вопрос «сколько?» задавать не нужно, и ещё меньше нужды в том, чтобы им задаваться.
Поэтому Ран обмякает в руках — чертовщина, ведь всё ещё сильных руках — и медленно, долго выдыхает, даже не сдерживая дрожь.
Они должны быть рядом. Иначе уже невозможно.
***
— Прогулка?
Кроуфорд даже не постучал. Просто пришёл, дверь открыл, и стоит тут теперь, привалившись к косяку и ухмыляясь, как будто это вот не он сейчас со всей наглостью…
Ран, фыркнув своим мыслям, откладывает книгу и поднимается с кровати, одёргивая свитер.
— Там холодно и сыро.
— То есть, ты пас? — ах, какая простая подначка.
— Теряешь хватку, — хмыкает Фудзимия, подходя к Брэду и цепляясь за его локоть. — Я не об этом.
Вечером стрясёт с этой заразы мазь, и пусть сам ему спину обрабатывает. Всё равно Ран предпочитает не обращаться с подобными просьбами к персоналу. А к Кроуфорду — нужно.
Пророк коротко касается пальцами виска, и к этому жесту Ран за последнее время настолько привык, что кивает просто автоматически, даже не попытавшись задуматься.
— Всё будет хорошо, — Кроуфорд переплетает их пальцы, на секунду ухитряется резко и сильно притянуть Рана к себе, а потом уверенно шагает в комнату и протягивает Фудзимии его плащ, сорвав тот с вешалки.
Ран машинально всовывает руки в рукава и только потом щурится. Ему хочется задать какой-то дурацкий вопрос в стиле «тебе лучше?», но он молчит, примерно представляя, как это стукнет по извечной кроуфордовской гордости. Он умудряется выглядеть не бледной молью, а вполне ещё «в седле» даже со своими сединой, пенсне, тростью и артритом. Хотя о последнем — Фудзимия готов поклясться — знает только он да кто-то из персонала, остальные, если им есть до этого дело, наверняка только догадываются.
— Скажи что-нибудь, — вырывается у Рана, когда они уже выходят из корпуса.
Он уверен, что сейчас поймает удивлённый взгляд, он сам не до конца понимает даже, о чём именно попросил — но его подхватывают под руку, и тихим, нетяжёлым бархатом начинает течь в уши голос:
— Через пять минут потеплеет, ты даже захочешь снять плащ, но я тебе не дам. Мы не найдём сухую лавку, наши качели будут заняты, ты станешь дёргаться, что мы долго шляемся без дела, и донимать меня вопросами о моём самочувствии, я выйду из себя, но поругаться не успеем: снова дойдём до качелей, которые уже освободятся. Дальше — посмотрим.
Ран улыбается, прямо на ходу ткнувшись лбом в чужое плечо. И его почему-то даже не пугает — точнее, не совсем пугает — что Брэд видит настолько далеко и детально. Чёрт… Если, как он сам говорил, дар начал «пожирать» его в две тысячи первом году, Кроуфорд давно научился с этим жить. И, кажется, даже получать от таких, судя по всему, почти постоянных вспышек некое извращённое удовольствие.
— Скучно тебе живётся, наверное, — но от сарказма Фудзимия не удерживается. Правда, пытается смягчить его улыбкой, взглядом и лёгким пожатием пальцев.
Руку в ответ стискивают с привычной силой.
— Жилось, — хмыкает Кроуфорд, чуть сбавляя темп ходьбы. — Пойдём уже спокойно.
Это «жилось» очень уж смахивает на признание неизвестно в чём, но думать Ран сейчас не хочет. Просто смотрит в глаза, кое-как удерживается на том самом покатом дне их личной пропасти и медленно кивает.
— Я попробую молчать. Разные же вероятности есть.
Кроуфорд коротко улыбается, возвращает кивок и переплетает их пальцы.
Они шагают в ногу, даже не глядя вниз, просто привычно уже чувствуя друг друга.
***
— А это ты, конечно, не предвидел? — Ран хмурится, накидывая на плечи Кроуфорда плед, слегка сжимая пальцы. — И какого чёрта ты сидишь у открытого окна?
Кроуфорд, чихнув, отвечает иронически-торжественно:
— Бактерии, да будет тебе известно, распространяются как раз в тёплой и влажной среде. При проветривании помещения…
— Зануда, — бурчит Фудзимия, усаживаясь на кровать позади Кроуфорда. Их комнаты не различаются практически ничем. — Я попросил имбирный чай. С корицей и гвоздикой. Сейчас принесут.
— Заботливый, — не услышав в голосе Брэда никакой иронии или доброй издёвки, Ран удивлённо дёргает бровью, но предпочитает не переспрашивать. В конце концов, сентиментальный Кроуфорд — слишком редкое зрелище, чтобы не ценить.
Пророк кашляет в кулак, и Ран стискивает зубы. Простуда, бредятина, мелочь, но…
— И ты мне не ответил.
— На что? — откидывается спиной Фудзимии на грудь, заставляя волей-неволей обхватить руками поверх пледа; молнией прошибает, губами уткнуться в макушку, глаза закрыть, времени не существует.
Но надо…
— На вопрос. Ты говорил, что всё будет в порядке после этой нашей прогулки. Ты не предвидел, что простудишься? Насколько я понял, ты и подобные, — слово «мелочи» он прогоняет раньше, чем оно успевает додуматься, — моменты можешь видеть. Или простуда для тебя — в порядке вещей?
Тон обеспокоенный, даже самому слышно, шпилька не получается, и почему-то царапает душу иррациональное, пока ничем не объяснимое волнение.
А Брэд только хмыкает, запрокидывая голову, а Ран опускает, смотрит в глаза и сжимает ткань пледа, чтобы не забыть: они разговаривают о важном, и как бы ни хотелось уже отцепить пальцы от края покатого дна пропасти и полететь дальше — пока нужно держаться.
— Не в порядке. Не видел. Наверное, дар просто понемногу перестаёт меня поедать.
«Угасает», — остаётся непроизнесённым, повисает неприятным страхом, заставляет притиснуть к себе так, что спина ещё долго будет припоминать это, но плевать. Осознание отчаянного нежелания терять его просто из-за того, что он угаснет вместе со своим талантом, бьёт поддых, и Ран судорожно пытается вдохнуть.
А Кроуфорд умудряется как-то повернуться в его железной хватке и коротко коснуться щеки губами. Так и остаётся, скользит по коже, шепча:
— Один раз неучтённая мелочь ничего не значит. Ничего. Тише. Тиш-ше…
Плед как-то незаметно впускает под себя и Фудзимию, и внезапно сидеть на постели кажется совершенно невозможным.
Когда они ложатся, вцепляясь друг в друга, приносят горячий чай.
Дверь закрывается, и Кроуфорд с усмешкой садится обратно.
— Невовремя. Но ничего не поделаешь: я даже думать не хочу, что ты мне устроишь, если я не выпью это прямо сейчас.
Он греет пальцы о кружку, и Ран, тоже усевшись, утыкается лбом ему в плечо — сзади. Сжимает его локоть — левый, правой рукой Брэд держит чашку — и закрывает глаза.
Покой укутывает обоих не хуже пледа.
***
— Какого хрена ты здесь делаешь, позволь узнать? — устало спрашивает Ран, едва войдя на веранду, где совершенно спокойно сидит с газетой и чаем ещё пару дней назад простуженный насквозь Кроуфорд.
Тот, свернув газету, оборачивается со спокойной ухмылкой.
— Сегодня утром меня осмотрели и сказали, что выходить могу. Особенно, если в тёплой одежде. Впрочем, могли и не говорить, право слово.
Он преувеличенно досадливо фыркает и встаёт, опираясь на трость. На нём чёрный шерстяной свитер, какие-то светлые брюки и плащ.
— Иди сюда, — Кроуфорд мягко берёт Рана за руку, чуть повыше запястья, и тянет к плетёному дивану с мягкими белыми подушками. Усаживает, чуть скованно садится рядом и выпускает трость из рук.
Немного прокатившись по полу, она замирает, Брэд легко берёт Рана за подбородок и разворачивает к себе его лицо.
Внутри что-то коротко шуршит и обрывается.
Это дно пропасти наконец-то закончилось, и теперь они оба попросту рядом в какой-то очень вязкой, глицериновой невесомости, уйти из которой уже невозможно по определению.
Фудзимия слепо тянется рукой к чужим плечам, забирается пальцами под плащ и сжимает через свитер. Кроуфорд единым, неуловимым движением оказывается на расстоянии миллиметра.
Фонит каким-то наэлектризованным теплом, и хочется то ли смеяться невесть над чем, то ли рвано дышать ему в шею, то ли просто закрыть глаза и, наконец, впервые за всю жизнь, позволить себе греться.
Придумывать тому, что с ними сейчас происходит, какие-то новые определения, или искать затасканные старые просто не приходит в голову.
Ран чуть-чуть кивает и прижимается лбом ко лбу Кроуфорда.
И, закрыв глаза, улыбается, не зная — чувствуя, что абсолютно копирует улыбку напротив.
-
-
30.10.2012 в 01:10в большинстве стран пенсионный возраст выше 60-ти. плохого же мнения человек о 60-летних.
-
-
30.10.2012 в 10:42